СТАРИК
— Ты слышишь?
И снова её голос. Старик открыл глаза. Холодно. С каждым годом просыпаться становилось всё холоднее. Будто вежливая старуха-смерть заходила по ночам и готовила его к вечному холоду. А может просто хозяйственные службы становились всё экономнее. По ночам ему часто слышались звуки воды. Словно кто-то отключает воду в системе отопления, а потом снова включает.
Шарканье метлы по асфальту. Значит шесть утра. Егоровна выходила в это время, чтобы подмести двор. Странная она. Говорят, что раньше служила важным чиновником в каком-то министерстве. Вышла на пенсию, но без дела не смогла усидеть — нашла занятие.
Старик поднялся с постели и, вздохнув, отправился на кухню ставить чайник. Вздыхать он тоже стал часто, не замечая того. Раньше порой раздражался от этой привычки своих ровесников:
— Что за идиотское сопение? Есть что сказать грустное — так говори, а выдыхать горестно без толку не надо! Маразмом отдаёт. Ещё не глуховаты, нет?
Умывшись, заправил постель. Из кухни послышался еле нарастающий свист. Обернув полотенцем горячую ручку, снял с огня чайник. Выключать плиту не стал — пусть прогреется немного в квартире.
— Твою ж мать!.. — лишь спустя секунду почувствовал ожог на руке.
Взгляд наткнулся на электрический пластмассовый чайник, подаренный сыном.
— Что ты цепляешься за старые вещи? Хватит кипятить в этой металлической кастрюле со свистком. Удобнее же и безопаснее, пап...
— Что там безопасного в твоей электрической китайской ерунде?
Житейский спор давний и уже никому неинтересный. Скорее по привычке, чем ради заботы объяснял сын все преимущества кипятильного средства, списывая упрямство отца на «старческие заморочки». Старику же чайник со свистком не нравился и самому.
Сосед сверху проснулся. Послышались шаги тяжёлых ног, потолок немного вздрогнул от резкого хлопка — дверь в ванной закрывалась тяжело. Сейчас зашумит, забегает, собираясь, вся его семья — двое детей, мальчишек. Через полчаса поедут в школу с отцом. Он физкультурником вроде работает. Крепкий мужик, но суровый со своими детьми. Жены-матери в их семье нет, не хватает ласки детишкам, наверное. Старик снова вздохнул.
Наверху стихло, послышались частые шаги на лестнице, хлопнула подъездная дверь. Квартира старика находилась на первом этаже. Переехал он сюда недавно. Сын женился, решили сделать размен. Этаж выбирали, чтобы «легче было мне, старому, выходить куда». На самом деле хотел, чтобы сыну досталась квартира получше: на первом этаже самое недорогое жильё, а при обмене на две квартиры, чем дешевле его выйдет, тем дороже смогут позволить купить сыну.
Первое время было тяжело. После большой квартиры в тихом центре старика выводили из себя громкие звуки подъезда, посторонние шумы, голоса соседей. Боялся, что не сможет привыкнуть.
Особенно раздражал парень из соседней квартиры. Очень громко тот любил разговаривать сам с собой. Старик его Радио «Маяком» прозвал. В одиннадцать утра как заведёт беседу, так до обеда и болтает. Ругается порой. Но всегда один. Вроде и телефон у него звонит, но никто к парню не приходит. Непьющий, молодой, но уже какой-то осунувшийся. Пару раз встречал его стоящим у подъезда и почёсывающим бороду, которой нет. Хотя взгляд не безумный, нет. Но всё равно непосредственный какой-то он, усмехнулся старик, вспомнив подслушанный диалог по телефону:
— Привет, ты где? В туалете?! Что делаешь?
Очнувшись, старик замечает, как жарко стало на кухне. На улице зима, но отопление, горящая плита и горячий чай за полчаса сделали своё дело. Подходит к окну и, не удержавшись от соблазна, открывает его.
— Сквозняков не боится молодёжь? — Егоровна уже закончила подметать и, хитро прищурившись, улыбается, глядя на его раскрытое окно.
По её лицу видно, что нравится ей убранный двор. Он вежливо здоровается, отвечает что-то невпопад: ему всегда было сложно подхватывать её лёгкий тон. Вроде и ровесники они, но какая-то молодцеватость и утренний румянец делает её младше. Нравится она старику, чего уж там. Но её статус чиновника высокого ранга, пусть и бывшего, мешает легко пошутить в ответ, сковывает... или дело не в статусе?
Внезапно хлопает входная дверь — выпуская из сырого утреннего подъезда ярко накрашенную девушку в короткой юбке и чулках в сетку. Оба провожают её взглядами:
— ...А ещё боремся за почётное звание дома высокой культуры быта! — цитирует Егоровна и добавляет: — глядя на эти колготки, я всегда вспоминаю, что опять забыла купить картошку.
Девушка, подойдя к автобусной остановке, взмахивает рукой и, поймав такси, уезжает. Взгляд старика переходит обратно, и он, наконец, набравшись смелости, собирается предложить Егоровне попить чаю вместе, но... та уже закрывает за собой дверь подъезда.
Зима балует: за окном, несмотря на утренние часы, ещё не по-декабрьски сухо и... тепло. У автобусной остановки никого нет.
Как-то старику рассказали одну историю. В Германии, в городе Кёльн, есть одна автобусная остановка. Расположена она напротив дома престарелых, больных старческим маразмом. На этой остановке никогда не останавливается автобус. Поставили её лишь для удобства поиска беглецов этого пансионата...
Глядя на пустующую остановку, представляет, о чём думали те беглецы. Порой и ему хочется куда-то сбежать. От чего, куда, зачем — он не знал. В другую жизнь?
— Хватит с меня и этой, — улыбается он сам себе, закрывая окно.
Много лет назад его отец потерял слух, а через несколько лет стала прогрессировать сенильная деменция — старческий маразм. Его сбила машина, когда он вышел зачем-то на улицу. Близкие не уследили, а гудка летевшей машины он не мог услышать...
— Ты слышишь?
Теперь и он боялся: машин, а ещё больше того, из-за чего не сможет услышать надвигающуюся опасность — глухоты. Старик панически боялся глухоты.
Топот ног по потолку, громкие монологи соседа, стук каблуков по лестнице в подъезде — все эти звуки после долгой тишины были мучительно желанны. С облегчением и еле-еле заметным раздражением он вслушивался в привычный шум дома с картонными стенами. Но всего важнее было слышать другой звук...
Снова зажёг плиту под чайником и отправился в ванную вымыть руки.
— Ты слышишь?
Призрак его давно умершей жены всегда появлялся, когда он вспоминал историю смерти своего отца. Точнее, её голос, который спрашивал-успокаивал, что он всё ещё может слышать.
— Слышу, чёрт возьми. И слышу не твой воображаемый голос, а свист этого чёртова, но настоящего чайника! И даже слышу его... — самодовольно улыбнувшись в отражение зеркала и гордо показав себе на ухо, добавляет: — ещё из ванной!